Бокал зажат в пальцах , тонким хрупким коконом удерживая кровавое содержимое. Ногти прижаты к стеклу, изредка скользя вниз, почти царапая... Ни одного звука, громче чем шаги ветра в саду - нет на всей территории поместья. Мрачная тишина зала была идеальной собеседницей...
Алый взгляд голодных одиночеством глаз. Темные локоны, ровными лезвиями обрамляющие белое лицо, с сжатыми в линию губами. Угольные паутинки ресниц, тень от которых покоится на щеке...  Высокая спинка резного кресла услужливо подставляется под усталость хозяина. Кружева разметались по подлокотникам, обнажая запястья и сеть черных вен под кожей...
Постукивание ногтя по стеклу, где давно остыл напиток.. Часа два как остыл.
Безнадежием скуки пропитаны плечи, на которых лежат локоны, спукаясь по спине. Глаза без выражения смотрят в пустоту перед собой. Ккамень и дерево сжимаются, чувствуя этот аристократический холод и отчаянную ярость. Ярость за то, что все они - здесь. И существуют.

Другой конец нескончаемого стола. Темнота впереди, скрывающая большую часть зала и успокаивающая недавно оголенные нервы... Слезы еще не просохли на глазах, а он уже молчит. Это задевает, но так -привычней. Алые глаза смотрят мимо нее. Пусть...
Ветер мягко крадется за стенами полуразрушенной пещеры. Именно -пещеры. Каменной,глухой и -оглушающей своей податливостью воле хозяина... От холода и старинного запаха -хотелось сбежать. К свету и свободе. Она не могла вот так делить с ним часы ночной глухоты и слепнуть, слепнуть,слепнуть... От своих истерик, от его голода по ней, от их общей ненавсити и скорби по Виктору. Нельзя было так... Но по другому-значит никак.

Руки медленно скользнули вверх, соприкаясь запястьями и переплетаясь, будто поднятые вверх головки лебедей. Следом за ними -дрожащие последней песней -пальцы. Тишина ободряюще кивает. Легкие шаги в сторону... Босые ступни скользят по камню, холодному, но привычному... Движения в воздухе - мягкие, кружащиеся, истинные в своей чистоте. Только сейчас. Листву потревожил ветер и она заманчиво пошла шептаться между собой по обвалившемуся камню одной из стен. Темно синяя ткань облаком описывает круг и падает вниз, обвивая ее фигурку. Руки живут отедльной жизнью, будто крылья...
Закрытые глаза и приоткрытые в полете чувств -губы. Замирающие движение и умирающие всплески полумрака по комнате... В лунном отсвете лежит мертвое тело черного рояля. Крышка поднята и наполовину изрублена. Шрамы вычурно наводят на мысли о кинжалах и топорах, такие неуместные в волшебстве этой ночи...
Обнаженные плечи и шея сияют в мягком свете пустого зала. Она останавливается, кусая губы, не открывая глаз... Через секунду взлетая вверх и опускаясь вниз, как скованная птица, мечтающая о свободе... Дыхание мечется в груди, не зная что же делать... Вздохи даются раненному сердцу с трудом каждого движения. Капельки пота на лбу -под белокурыми прядями... Колени попеременно ощущают мягкий материал, разрезающий воздух при каждом повороте. Ладони скользят вверх, набирая полумрак в себя и стекая между рахомкнутых пальцев. Водопады тишины опускаются на пол и сияют, отражая луну в каждой из этих луж. И луна - повсюду. И поэтому так светло... Так чудесно...

Кружащаяся фигура выдыхает и наклоняется назад. Линии пересекаются, вытягиваются, красиво сочетаясь, являя усладу для опытного взора. Легкость и скованность в каждом отзвуке этого танца, этого полета...
Это был плач. Рыдающая над потерянным счатьем полета - невольница.
В руках рождается резкость, как только ресницы становятся влажными. Пальцы острыми ножами расекают тишину, плетя паутину и выводя узоры. Паутина разрастается, плетется сама там, где кудесница не может. Растет, обвивает воздух и душит птицу, коконом ласково готовя ей теплую постель для вечного сна...
И сломленная своей тоской - она кружится на месте, мягко откидывая волосы и подставляя плечи и руки -под нити. Клейкие белые пальцы берут ее за запястья, осторожно разводя руки в стороны. Она не противится и отдается на волю уже не нужных ей страстей. Паутина честно плетен ее покой, ее маленький мир, ее иллюзию, которую она так настойчиво просила своим танцем... Пальцы замирают и успокаиваются навсегда, расслабленно опускаясь к ладоням - в плену нежных веревок. Вс тело стянуто, спрятано, задушено сладостью обмана и подарочной мечты. Слезы дрожат на ресницах, не смея скатиться по щеке и коснуться искусанных за время танца губ. Воздух уже не проникнет в пустые легкие, зажатые белой тоской и глухой, безпросветной мукой. Глаза закрыты, голова склонена на плечо, изящно и величественно...
Птица умерла по собственной воле.